Чем старше я становлюсь, чем большее временное пространство отделяет меня от детства, тем очевиднее мне становится, что механизм сохранения исторической памяти — главное, чем нам необходимо овладеть, в масштабе страны. Надо вернуть в повседневную жизнь и сознание людей память о том, что происходило здесь в XX веке не только прекрасного, но страшного, чем нельзя гордиться, о чем можно лишь сожалеть. Я понимаю, что ради этого придется признать многие ошибки прошлых поколений, а никто не любит ставить монументы, свидетельствующие об их вине или вине отцов. Это неприятно, и кажется, что признание вины ставит крест на нашем будущем. Но все как раз наоборот: попытки разобраться в прошлом возвращают надежду. А стремление забыть о постыдных страницах только разрушает пьедестал, на котором мы строим свою жизнь.

Сегодня мы много слышим и читаем о проблемах, связанных с сохранением и утратой исторической памяти. Эта тема кажется тем более актуальной, чем дальше мы отходим от событий, которые нас волнуют. Временная дистанция, казалось бы, позволяет взглянуть на давно прошедшее время максимально объективно, если бы не одно «но»: объективный взгляд на историю возможен только при наличии исчерпывающей информации о ней. Но что делать, если информации нет?

Мотивом, который побудил меня заняться этой темой, стало школьное задание. Меня и моих одноклассников попросили разузнать историю наших семей и попробовать проанализировать историю XX века, посмотрев на нее через призму рассказов о судьбах наших родных. И тут я узнала удивительные вещи, которые заставили меня углубиться в поиски смысла и причин всего того, что происходило в нашей стране в середине прошлого столетия. Я имею в виду период правления Иосифа Сталина, почти 30 лет, с 1924 года по 1953-й, когда были репрессированы и убиты миллионы невинных людей. И просто люди, которых смел с лица Земли вихрь репрессий, о которых многие не догадываются или просто не хотят думать. Только тогда, занявшись этой темой вплотную, я стала задумываться о том, как прошлое моей семьи повлияло на мое настоящее. И о том, что следует предпринять, чтобы в будущем ничего подобного не произошло.



XX ВЕК В ИСТОРИИ МОЕЙ СЕМЬИ

Спрашивая родителей о наших предках, я обнаружила интересные детали. Оказалось, что маму моей бабушки Иры, то есть, мою прабабушку Таисию Романовну, в сталинские годы репрессировали. Причем сначала арестовали ее первого мужа — я только знаю, что его звали Анатолием. Арестовали вместе с его отцом. А прабабушку отправили в ссылку, где она родила дочь, почти сразу после рождения, совсем в младенчестве, умершую. Позже Таисия Романовна смогла вернуться в Москву, повторно вышла замуж и родила вторую дочь — мою бабушку.

Параллельно выяснилось, что отец маминого папы, моего дедушки Вити, и мой прадед работал в НКВД — был сотрудником Бурлага. Таким образом, прабабушка была репрессирована, а прадедушка служил в ГУЛАГе — как такое могло быть?

Но и это, как оказалось, не все. В семье тщательно скрывали, помимо всего прочего, что мама дедушки Вити, вторая моя прабабушка, Роза Иосифовна, была еврейкой. Это важное обстоятельство: после 1945 года в СССР начала раскручиваться антисемитская компания, не прекращавшаяся до исхода советской власти. Многие люди старшего поколения вспоминают, что евреям в СССР приходилось трудно, были введены неофициальные, но реально действующие процентные нормы при приеме в институты и на работу. Почти как в царской России, когда существовала Черта оседлости, за пределами которой евреям нельзя было жить.

Я читала также о расстреле в 1952 году руководителей Еврейского Антифашистского Комитета, созданного во время войны, и о «Деле врачей», прекращенном только после смерти Сталина. Это был постоянный фон, на котором проходила жизнь, из-за этого евреи часто скрывали свое происхождение, слово «еврей» почти не употреблялось публично. Я была потрясена, когда из недавно прочитанного интервью Майи Туровской, соавтора сценария фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм», я узнала, что от авторов картины тогда требовали, чтобы слово «еврей» там вообще не звучало — при том, что в фильме об ужасах Второй мировой войны не могла не идти речь о Холокосте.

И тут снова обнаруживается параллель с тем, что случилось во время войны в нашей семье, потому что прабабушка моя не просто была еврейкой — она жила в Киеве. О трагедии Бабьего Яра, где в период 1941–1943 годов погибли, по разным данным, от 70 000 до 200 000 киевских евреев, знает весь мир. Но на памятнике Бабьего Яра, поставленном в советское время, слова «евреи» тоже не было. В 1961 году поэт Евгений Евтушенко написал поэму «Бабий Яр», и почти сразу Дмитрий Шостакович написал на эти стихи 13-ю симфонию. Поэму перевели на 72 языка, а симфонию исполняли во всем мире — но она почти не звучала в СССР.

В советские времена Бабий Яр так же не обсуждали публично, как в моей семье не говорили о еврейских корнях. Я впервые об этом услышала, учась в девятом классе школы. С того момента я часто возвращаюсь в мыслях к истории прабабушки-киевлянки. И снова стала об этом думать, оказавшись прошлым летом в Берлине. Я очень люблю немецкий язык, давно его учу, даже несмотря на то, что ни в одной из моих предыдущих школ его не было в программе. В Берлине я провела месяц, жила в немецкой семье, где было двое детей: дочка- студентка и сын- школьник моего возраста. Мы много говорили об истории, культуре и исторической памяти. Все то, что делают для сохранения исторической памяти немцы, вернуло меня к размышлениям о вещах, которые должны делать, но не делают в нашей стране.



НЕМЕЦКИЙ КАЦЕТ КАК ПОВОД ВСПОМНИТЬ О ГУЛАГЕ

Вместе с немецкой семьей, где я жила, мы побывали в мемориале, созданном на территории нацистского концентрационного лагеря Заксенхаузен (Kazet). Он расположен в Ораниенбурге, недалеко от Берлина. Я знакомилась с экспозицией этого страшного музея под открытым небом и поражалась, насколько схожи были механизмы репрессий, которые параллельно раскручивались в СССР времен правления Сталина и в III Рейхе. Их надо показывать и изучать.

Нельзя сказать, чтобы этого не происходило. И в Германии, и в России занимаются изучением этого периода, но как по-разному это происходит. Если в России очень многие, часто самые драматичные исторические сюжеты просто замалчиваются, то в Германии, напротив, о них говорят и пишут. В России преступления сталинского режима некоторые наши сограждане вовсе не считают таковыми, предпочитая о них не думать. Сегодняшние молодые немцы относятся к тому, что натворили их предки при Гитлере, с явным осуждением. Не знаю, насколько искренни их эмоции, но как бы то ни было, в ФРГ существует принятый обществом тренд, и никто не считает допустимым выступить публично, защищая противоположную точку зрения, не осуждая преступления, а превознося их.

Мне захотелось разобраться, почему так происходит там и совсем иначе — здесь. Для человека с математическим складом ума, как у меня, главное — найти в происходящем некую закономерность. В Германии я успела поговорить о нацизме и Холокосте с большим количеством людей. Я убедилась, что для немцев действительно актуален девиз «Сделай все, чтобы это не повторилось!». В отличие от моих соотечественников, которые, едва речь заходит об этой скользкой истории, постоянно пытаются перескочить на другую тему, граждане Германии готовы говорить об этом снова и снова. Они готовы обсуждать темное прошлое своих дедушек и бабушек с собственными детьми, с учениками в школах. Школьная программа в ФРГ построена таким образом, что уже в начальных классах дети получают первые знания о III Рейхе и отлично представляют себе, какое место занимает фашизм в немецкой истории, а к пятому – шестому классам все уже разбираются в этих вопросах детально. Примерно в этом возрасте — не позже — их начинают возить в концлагеря и показывать, где и как все происходило. После таких поездок в течение нескольких месяцев школьники делают проектные работы на эту тему, и оценка за работу идет в аттестат.

Углубившись в эту проблему, я поняла, что и в Германии, и в немецкоязычном мире в целом все не так идеально, как кажется — я к этому еще вернусь. Но тем не менее, направление движения очевидно.

Что же касается современной России, то в программе наших школ ГУЛАГ упоминается крайне редко — а вне программы эта тема почти не обсуждается публично. Я не могу сейчас вспомнить момент, когда узнала о существовании ГУЛАГа. Подробно — наверное, перед девятым классом, из одной журнальной статьи. Журнал тот дали мне друзья, интересующиеся историей, это никак не было связано со школьным заданием. С тех пор я и стала задумываться о причинах, по которым Германия и Россия настолько по-разному пережили позорные страницы своей истории. Две нации, две мощные культуры, тесно связанные друг с другом и в этот конкретный исторический период, и раньше — и настолько все иначе.

Конечно, на репутации обеих стран то, что происходило на их территориях 70–80 лет назад, сказались самым печальным образом. Но с репутацией можно и нужно что-то сделать. С помощью переосмысления событий прошлого, путем рефлексии и раскаяния можно попытаться ее изменить. Чтобы понять, как, какие средства здесь нужны, надо попытаться для начала восстановить картину прошлого, как бы она ни оказалась печальна. Надо объяснить себе и другим, что такое ГУЛАГ, и что такое Кацет.

ЧТО ТАКОЕ БУРЛАГ

Я стала искать информацию о лагере, в котором служил мой дед. Главным ее источником стали ресурсы Международного историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал». Оно было создано более 40 лет назад, после развала Советского Союза, именно для исследования истории политических репрессий на территории СССР.

Бурлаг, он же Буреинский железнодорожный исправительно-трудовой лагерь (его еще называли Бурейским) был создан как подразделение в структуре Главного управления исправительно-трудовых лагерей Народного комиссариата внутренних дел СССР (ГУЛАГ НКВД СССР). Как самостоятельная единица, Бурлаг был учрежден в 1941 году на базе Амурлага, тогда же расформированного. Управление Бурлага находилось на станции Известковая Дальневосточной железной дороги (теперь это Еврейская автономная область) и подчинялся Управлению железнодорожного строительства Дальневосточного главного управления исправительно-трудовых лагерей (УЖДС ДВ ГУЛАГ) НКВД, а впоследствии непосредственно Главному управлению железнодорожного строительства НКВД. Мой дедушка Витя родился в марте 1941 года именно на станции Известковая Еврейской АО.

Как очевидно из названия, лагерь был создан для строительства железной дороги. Она должна была идти севернее Транссибирской магистрали, и местоположение ее представляло главную трудность. В местах более приспособленных для проживания, с более мягким климатом, железные дороги строили вольнонаемные граждане. Но на трудно доступной территории Сибири и Дальнего Востока, в условиях тяжелого климата, при сверхнизких температурах в зимний период, добровольно работать никто не хотел. Местного населения в этих местах часто вовсе не было, а планы по строительству были приняты. Совнарком СССР еще в 1932 году выпустил постановление «О строительстве Байкало-Амурской железной дороги» — того самого БАМа (Байкало-Амурской магистрали), который достраивали в 1970-1980-е годы уже всей страной, стараясь не афишировать гулаговское прошлое «стройки века». Но если на исходе советской власти БАМ сооружался силами строителей, которые ехали на край света за большими деньгами, то в 1930-х расклад сил был принципиально иной.

Я нашла данные о том, что при официально установленном числа работников на строительстве в 25 тысяч человек привлечь добровольцев удалось лишь в количестве 2,5 тысячи человек, то есть, в 10 раз меньше, чем требовалось. Поэтому после первого постановления почти сразу вышло второе, согласно которому строительство БАМа передавали особому управлению ОГПУ. Это аббревиатура Объединённого государственного политического управления при Совнархозе, ведавшего госбезопасностью. В 1934 году ОГПУ СССР вошло в состав НКВД СССР, которому подчинялась система ГУЛАГа.

Проследив хронологию изменений в советской репрессивной системе, я обнаружила, что устройство ее наглядно демонстрирует и принцип устройства сталинской экономики в целом. На строительстве многих важных промышленных и транспортных объектов, необходимых для функционирования страны, — БАМ оказался в их числе — подневольный, сознательно используемый рабский труд и репрессии, коснувшиеся миллионов советских людей, были не случайны, а запланированы. В условиях неэффективной социалистической экономики, когда люди с инициативой и желанием работать не могли рассчитывать на прибыль и большие заработки, другого источника роста производительности труда просто неоткуда было ждать.

Подтверждение своим мыслям я нашла и в материалах экспозиций, организованной Московским музеем истории ГУЛАГа, в информации «Мемориала» и многих других источниках, как, например, выставка к 100-летию ВЧК-ГПУ-НКВД-ФСБ СССР, прошедшая год назад в Мультимедиа Арт Музее (Московском доме фотографии). Я обнаружила там, среди прочего, приказ по НКВД от 1937 года: он предписывал для конкретных производственных нужд «доарестовать» — прямо так и было сказано — сотни и тысячи людей определенных специальностей.

Я узнала также, что Бурлаг, в котором работал прадедушка, формально просуществовал в этом качестве всего год, и когда в 1942 был расформирован, его передали в Нижне-амурский исправительно-трудовой лагерь. Далее строительство магистрали продолжали заключенные Байкало-Амурского ИТЛ (Бамлага). Хотя в действительности это была просто смена вывесок: и производственные мощности, и люди — те, кто выжил, оставались на своих местах.

«Заключенные, число которых достигало 62400, строили железные дороги Известковая – Ургал, Известковая – Усть-Ниман, Бам – Тында, Тында – Зея, автомобильные дороги, занятых на обслуживании промышленных предприятий, на лесозаготовках», — сообщает о Бурлаге сайт «Мемориала».

62400 человек — это все зеки Бурлага. Мы не знаем, сколько из них умерло от непосильной работы, от голода. Может показаться невероятным, что строительство магистрали продолжалось во время Великой отечественной войны, когда, казалось бы, каждый человек на фронте был на счету. Люди, арестованные по политической 58-й статье (она имела много пунктов, но все они касались так называемой «контрреволюционной деятельности»), — таких было большинство среди заключенных, могли бы защищать родину, но сидели за колючей проволокой. Позже, впрочем, я узнала, что один Транссиб не мог справиться в войну с необходимыми перемещениями грузов, с доставкой руды, металла и прочих материалов, необходимых для производства вооружения, поэту были активированы планы по строительству новой магистрали.

Что касается масштабов советских репрессий, то по данным МВД СССР, всего по 58-й статье УК СССР было осуждено 3 777 380 человек, из которых 642 980 человек расстреляли. Эти официальные цифры приведены в письме Н. С. Хрущеву, тогда еще 1-му секретарю ЦК КПСС, от 1 февраля 1954 года, подписанном генеральным прокурором СССР, Министром внутренних дел и министром юстиции. Письмо касалось пересмотра дел осужденных за контрреволюционные преступления и было секретным, но в перестройку его опубликовали.

Сегодня же этим данным трудно верить — в «Архипелаге ГУЛАГе» Александр Солженицын говорит о принципиально иных масштабах репрессий. Меня потряс их размах и понимание, что очень многие в нашей стране не думали об этом никогда и не знали. Но откуда им было об этом узнать?

Это есть ключевой вопрос.



ЧТО ТАКОЕ ЗАКСЕНХАУЗЕН

Концентрационный лагерь Заксенхаузен был создан в июле 1936 года. Число заключенных в нем в разные годы доходило до 60000 человек , а погибло на территории лагеря, при разных обстоятельствах, более 100000 узников.

Невольно приходит в голову мысль сопоставить это количество с числом жертв, погибших в главных лагерях смерти — Аушвице-Биркенау, Треблинке, Майданеке, Хелмно, Белжеце, Собиборе. Но это плохая идея: даже сравнивая масштабы преступлений против человечества, совершенных в разных местах, мы не должны забывать о том, что каждая человеческая жизнь бесценна. Есть семьи, потерявшие в печах той же Треблинки 40 человек, а в семье еврейской девочки Анны Франк погибло трое. Причем Анна и ее сестра Марго умерли от тифа, а не сгорели в крематории и не были задушены в газовой камере, а отец их, Отто Франк, выжил — он и опубликовал знаменитый дневник Анны. Кажется ли нам поэтому трагедия Анны Франк меньше трагедии многочисленной семьи? Едва ли. И в Заксенхаузене люди тоже погибали — хотя лагерем смерти он не был.

Система нацистских концентрационных лагерей, устроенных в самой Германии и на территории завоеванных III Рейхом стран во время Второй мировой войны и до ее начала, была устроена довольно сложно. Что такое концлагерь? Энциклопедия трактует нацистские концлагеря как «места массового заключения и уничтожения властями фашистской Германии гражданских лиц по политическим, расовым и иным соображениям». На первом этапе существования системы, начиная с 1933 года, концлагеря создавались для изоляции подозреваемых в оппозиции к режиму Гитлера. То есть, для политических оппонентов. В июле 1933 года число таких арестантов в стране составило 26789. Штурмовые отряды (СА), полиция и СС вместе создали около полусотни лагерей — тогда появились Дахау, Ораниенбург, Эстервеген и Заксенбург, в то время еще малые лагеря. И берлинский Колумбия-хаус, который считался самым страшным лагерем.

В 1936 году вышел указ Генриха Гиммлера, по которому концлагеря передавались Гестапо. Гестапо могло просто арестовывать граждан по подозрению в «антигосударственной деятельности» — это абсолютный аналог советской 58-й статьи, и аресты, произведенные Гестапо, не подлежали судебному расследованию. Тогда и были ликвидированы малые концлагеря, не справлявшиеся с возросшим потоком заключенных, и созданы большие — Дахау, Заксенхаузен и Бухенвальд.

Заксенхаузен отличался еще тем, что здесь готовили персонал для вновь созданных лагерей, и располагался офис «Инспекции концентрационных лагерей». Сюда отправлялись не только коммунисты, но гомосексуалы и те, кто преследовался по причине своего происхождения, то есть, евреи и цыгане. Однако этот лагерь не был машиной уничтожения, как главные лагеря смерти.

В отличие от Заксенхаузена, в лагерях смерти (в документах они назывались специальными лагерями — Sonderlager) не ставилась задача производительного труда. Они устраивались исключительно для уничтожения заключенных, прежде всего — евреев, в соответствии с решением Ванзейской конференции. Она состоялась 20 января 1942 года в центральном бюро Интерпола в Ванзее в Берлине, на ней был принят протокол Адольфа Эйхмана об «окончательном решении еврейского вопроса». Именно этот документ, подписанный официальными лицами, стал впоследствии главной уликой на Нюрнбергском процессе, позволившей осудить идеологов и исполнителей Холокоста.

«Окончательное решение» осуществлялось в лагерях смерти. Что же касается лагеря Заксенхаузен, то он знаменит еще тем, что в нем функционировало сопротивление — работал подпольный комитет, была лагерная организация, которую так и не раскрыло гестапо, и генерал Александр Зотов, который ее возглавлял.

В конце войны, 21 апреля 1945 года , нацисты организовали в Заксенхаузене «Марш смерти»: 30 тысяч заключенных планировалось перебросить на берег Балтики, вывезти на баржах в открытое море и затопить. До берега узники должны были идти пешком, обессилевших расстреливали. Осуществить марш нацистам не удалось — в начале мая 1945 года узников освободили советские войска.

ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ЛАГЕРЕЙ III РЕЙХА И СССР

История про баржи, которые нацисты так и не успели загрузить заключенными Заксенхаузена и затопить, почти повторяет рассказ, вычитанный мной в некоем романе, написанном на документальном материале. Речь шла о Колыме, где в конце 1930-х в одном из лагерей собрали всех инвалидов — они не могли в полную силу работать, погрузили на баржу и затопили ее в Нагаевской бухте. В книге было сказано, что именно так погиб поэт Владимир Нарбут. Википедия опровергает эту легенду — на самом деле Нарбут был расстрелян в 1938 году. Но в «лагерной» литературе описаны и другие, явно реальные факты затопления барж с людьми, в Белом и Северном морях, и многие другие способы массовых убийств. То, что мы почти ничего не знаем об этом, свидетельствует лишь о недостаточной информации, о том, что ее трудно добыть или вовсе негде взять.

Таким образом, мы все время возвращаемся к параллели между нацистскими лагерями и советскими. Я была только в Заксенхаузене, но я видела там надпись на воротах "Arbeit macht frei", я знаю, что этот слоган встречал всех, кто попадал в нацистские концлагеря. Их территории были сохранены специально, превращены в мемориалы, посещаемые тысячами людей.

А от лагерей ГУЛАГа мало что осталось. Можно это объяснить и с тем, что в СССР лагеря чаще всего располагались в труднодоступных местах, в условиях Крайнего Севера или Дальнего Востока. Но и в самых отдаленных районах почти никто не заботился о сохранении памяти о прошлом. Напротив, ее стремились уничтожить, как будто ничего не было. И теперь Музей истории ГУЛАГа в Москве организует экспедиции, которые ищут и находят случайно уцелевшие материальные свидетельства репрессий. Некоторые из этих вещей можно увидеть в Москве, в экспозиции музея.

И мы понимаем, что так происходит не везде. На Соловецких островах, где в 1920-х был устроен СЛОН — первый в СССР Соловецкий лагерь особого назначения, картина совсем иная. В перестройку там был открыт музей, из экспозиции которого можно было узнать о лагере. И параллельно был открыт Соловецкий монастырь, который теперь ведет наступление на музей. Об этом недавно писала «Новая газета».

При это было множество лагерей в больших городах, в том числе в Москве, о чем мы тоже можем узнать в Музее истории ГУЛАГа. Но для этого туда надо пойти, и не только туда. На месте этих городских лагерей нет памятных знаков, хотя места эти всем знакомы — это, например, московские «высотки», построенные после войны, включая главное здание МГУ на Воробьевых горах и самую большую «высотку» на Котельнической набережной. Почему нет на этих зданиях мемориальных досок, из которых мы могли бы узнать, сколько людей работало на строительстве, как они жили, сколько их погибло? Наверное, потому что и те, кто живут в этих зданиях, и те, кто в них работает, не хотят, чтобы места, с которыми они связаны, вызывали печальные ассоциации.

Уверена, что это неправильно и несправедливо. И даже тем, кто согласен с таким положением дел, это во вред. Потому что непроработанные, неотрефлексированные исторические травмы всегда дают о себе знать. Как у меня в семье, где кто-то из родных сидел, а кто-то работал в системе ГУЛАГа, и наверное, поколение моих бабушек и дедушек не хотело о тех временах вспоминать. Но у меня все по-другому, и очень печально, что информацию об этом я не могу получить в семье, а должна специально искать.



ДЕНАЦИФИКАЦИЯ VS РАСКАЯНИЕ

Как и где мы можем узнать о нелицеприятном прошлом, о том, что происходило в стране десятилетия назад? В музее. Или из книги. Но чтобы пойти в музей, купить или взять в библиотеке книгу, кто-то должен побудить человека к этому. Разве только музей (мемориал в бывшем концлагере выполняет эту функцию) или книга входят в школьную программу и обязательны для посещения и прочтения, как это происходит сегодня в Германии.

Это и есть составляющая длительного процесса денацификации — очищения от идеологического наследия «коричневой чумы». Через денацификацию прошла после войны Германия. Но как оказалось, прошла не вся.

Инициатива денацификации принадлежала союзным войскам — прежде всего, американской стороне. После Нюрнбергского процесса, осудившего лидеров III Рейха и назвавшего фашистский режим преступным, деятельность всех, кто был членом нацистской партии (НСДАП), кто служил в СС и СД и работал при Гитлере на идеологическом фронте, должна была по закону подвергнуться тщательному анализу, и виновные должны были быть наказаны. Их сажали в тюрьмы — в основном ненадолго, ограничивали в правах, запрещали заниматься определенными видами деятельности. Но работала эта система не слишком четко и недолго. Уже после 1947 года, поняв, насколько глубоко придется копать, чтобы осудить всех виновных, началось постепенное сворачивание этой судебной практики. Если люди, занимавшие при Гитлере важные посты, имели в ФРГ немного шансов уйти от наказания, то школьные учителя — а в III Рейхе учителей, как работников идеологического фронта чаще всего обязывали вступать в партию, и многие делали это охотно, — де факто были от суровой проверки освобождены. Потому что если всех учителей-членов НСДАП отправили бы в тюрьмы, учить детей стало бы некому. И, кстати, поэтому сама НСДАП не была признана преступной организацией.

Это имело негативные последствия. Знакомый немец, учившийся в конце 1970-х годов в школе в городе Бохуме, рассказывал, как один из его учителей с восторгом рассказывал им, 12-летним детям, что все главные предприятия и дороги в Германии были построены при III Рейхе — какая, дескать, успешная была страна! Если бы кто-то из школьников рассказал об учителе родителям, и те написали бы жалобу, его могли уволить. Но это был не исключительный, а типичный случай: таких учителей было много.

При этом в ФРГ после войны хотя бы говорили о преступлениях нацизма, о Холокосте и комплексе вины перед евреями. А в ГДР, созданной в 1949 году, денацификации не было даже формальной. В 1961 году возвели Берлинскую Стену, и власти ГДР объявили, что нацистских преступников, скрывающихся от правосудия, на территории страны нет — все остались в ФРГ и Западном Берлине. Эта ситуация описана, в частности, в известном роман немецкого писателя Юрека Беккера «Дети Бронштейна», где об этом говориться прямо. Беккер — немецкий еврей, прошедший в детстве через концлагерь. В романе один из героев, также побывавший в концлагере, выслеживает бывшего охранника, спокойно живущего в Восточном Берлине. В Западном Берлине ему бы это не потребовалось — на нациста можно было бы просто заявить в полицию, но в городе за стеной делать это было бессмысленно: никто бы ему не поверил.

В 1989 году Берлинская Стена пала, две Германии объединились, и те, кто вырос с послевоенным комплексом вины, воспитанном у граждан ФРГ во многих поколениях, смешались с теми, кто грезил о растоптанной имперской мощи. Отсюда, в частности, в нынешней Германии рост антисемитских настроений: непроработанная травма вызывает к жизни старых демонов. Именно это имел в виду нынешний президент Германии, когда, выступая на недавнем Международном форуме в Иерусалиме, посвященном 75-летию со дня освобождения советской армией Освенцима, он признал, что «Германия не выучила уроков войны».

Но существует еще одна страна, о которой нельзя забыть, говоря о денацификации и Катастрофе европейского еврейства. Это Австрия. После аншлюса 1938 года — присоединения Австрии к III Рейху, которое приветствовала значительная часть нееврейского населения страны, здесь началась такая же активная ариизация (изъятие у евреев собственности в пользу государства), как и в Германии. Только в Германии после войны акты ариизации признавались недействительными и отменялись, а в Австрии нет.

Тому есть множество свидетельств. Опубликована по-русски книга австрийских историков Тины Вальцер и Штефана Темпля «Наша Вена. „Ариизация" по-австрийски» — путеводитель по еврейской Вене, по ее предприятиям, клиникам, издательствам, памятникам и коллекциям искусства, отнятым у владельцев в конце 1930-х и не возвращенных их потомкам до сих пор. В 1960-х все документы об ариизации признавались легитимными.

И переизданы дневники Маши Рольникайте, которая она писала девочкой в Вильнюсском гетто и продолжала писать после войны. Она вспоминала, как главного палача Вильнюсского гетто Франца Мурера в конце войны осудили в Вильнюсе на 25 лет, но позже, к визиту Хрущева в Австрию, вместе с другими австрийскими фашистами отпустили домой. А в 1961 году, когда в Иерусалиме состоялся суд над Адольфом Эйхманом, имя Мурера, спокойно жившего в Граце, снова всплыло, состоялся суд, но его освободили, сославшись на правило, что дважды за одно преступление судить нельзя.

Примерно о тех же временах и о тех же проблемах рассказывает известный фильм Лианы Кавани «Ночной портье», который едва ли мог бы быть снят о Западном Берлине, а о Вене — да. Этот фильм — настоящий памятник эпохе и ее жертвам, снятый, впрочем, не австрийцами. Но тут важно не только кто именно его снял, важно, что памятник — есть.



ПАМЯТНИК КАК ЗНАК ПАМЯТИ

«Сегодня на центральной площади много видевшей Вологды — запасной столицы Ивана Грозного, которая была центром снабжения Беломорканала, — стоят памятники героям Октябрьской революции, Отечественной войны и еще мемориальный знак на месте православного собора, уничтоженного в советские годы, — пишет в книге «Кривое горе», посвященной трансформациям памяти о сталинских репрессиях в СССР и современной России, ее автор, историк, профессор Европейского университета во Флоренции Александр Эткинд. — Четвертый угол площади пустует, будто ждет мемориала жертвам советского террора, которых в Вологде и ее окрестностях — сотни тысяч. «Нет ничего неприметнее памятника», — сто лет назад сказал австрийский писатель Роберт Музиль. На руинах Советской империи, я бы добавил: нет ничего заметнее памятника, которого нет».

Эту цитату можно воспринимать как вступление к любому тексту, посвященному проблеме сохранения исторической памяти в России. Потому что память жива в памятниках, рукотворных, литературных, исторических, каких угодно еще. Главные, самые народные и досягаемые памятники жертвам истории — те, которые не надо искать. На которые можно просто наткнуться, как на монументальную скульптуру, установленную где-нибудь в городе или на открытом пространстве, или фильм, который вы увидите случайно в телевизоре — и запомните на всю жизнь.

Преступлениям нацизма посвящены в мире десятки фильмов, и и в Германии их снято множество. Среди них есть шедевры, такие как картины великого немецкого режиссера Райнера Вернера Фассбиндера — «Замужество Марии Браун», «Лили Марлен» etc. — и сделанные в Германии ленты венгерского режиссера Иштвана Сабо «Мефисто», «Полковник Редль», «Хануссен», «Мнения сторон».

В Берлине, кажется, шагу нельзя ступить, чтобы не обнаружить очередной монумент жертвам Холокоста — это делает современной Германии честь. «Покинутое пространство» в сквере на Коппенплац — это стол и стул, опрокинутый, когда за хозяином квартиры пришли. Подземная, под стеклом, комната с пустыми полками на Бебельплатц, напротив университета — монумент книгам еврейских авторов, сожженным по приказу Геббельса 10 мая 1933 года. Выходя из метро на Хаузфогтайльплатц, надо смотреть на ступени, на которых выбиты имена модных домов Берлина, которые были до войны в основном еврейскими, а на самой площади увидеть зеркальную пирамиду — примерочную наоборот. В Берлине невозможно хоть раз не пройти мимо памятника европейским евреям, погибшим в Катастрофе: это целый квартал из 2700 разновеликих бетонных стел, который начинается за Бранденбургскими воротами, и подземный мемориал внизу. И следует специально зайти в Еврейский музей Берлина, построенный в самом начале XXI века великим архитектором Даниэлем Либескиндом. Местных школьников, впрочем, туда водят и так.

Другое дело Россия, где фильмов о сталинских временах единицы, да и те не показывают. «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, «Завтра была войны» Юрия Кары, «Софья Петровна» Аркадия Сиренко — все эти известные картины 1980-х г можно найти в интернете, но нельзя увидеть по телевизору. Как нельзя там случайно обнаружить и знаменитый фильм Алексея Германа «Хрусталев, машину!», действие которого происходит в последние дни жизни Сталина, а название повторяет реальную фразу, которую бросил Берия дежурившему на даче Сталина энкаведешнику Ивану Хрусталеву, покидая труп вождя.

С памятниками монументальными на тему репрессий даже в Москве, не говоря о всей России, дело обстоит еще хуже, чем с кинематографическими. Долгое время единственным здесь был Соловецкий камень, привезенный в 1990 году с Соловков и установленный посреди Лубянской площади, рядом с местом, где когда-то стоял памятник Дзержинского. Раз в год, 29 октября, в День памяти жертв политических репрессий, около Соловецкого камня проводится акция «Возвращения имен»: люди читают имена жертв. В 2017-м, правда, на проспекте Сахарова установили второй памятник тем самым жертвам — «Стену скорби» скульптора Франгуляна, объект слишком пафосный, чтобы стать народным. Других монументов жертвам политических репрессий в нашей густонаселенной столице нет.

Но помимо монументов, существуют знаки «Последнего адреса» — проекта, посвященного восстановлению памяти о тех временах. Это таблички, форму которых разработал архитектор Александр Бродский: на пустой рамке рядом с отсутствующей фотографией выбиты имена и даты жизни и смерти жертв.

Знаки «Последнего адреса» задумывались как аналог Камней Преткновения (Stolpersteine) – еще одного немецкого проекта, к которому нам следует вернуться. Это бетонные кубики 10◊10◊10 см, накрытые латунными пластинами, на которых указаны даты рождения и смерти депортированного, время ареста и место смерти погибшего еврея. Камни устанавливаются рядом с домом, где жил этот человек, и сегодня по всей Европе установлены тысячи Камней Преткновения. До поры до времени вы их не замечате, но увидев в первый раз, начинаете искать глазами. Таким образом я наткнулась на Камень, вмонтированный в брусчатку Паризерплатц в память о Марте Либерман, жене художника Макса Либермана: она покончила с собой, ожидая депортации.

Как я объясняла, российский проект «Последний адрес» наследует Камням Преткновения. Но если автор Камней, который изначально планировал вмонтировать их в стены домов, от этого отказался — убедить берлинских домовладельцев оказалось труднее, чем муниципалитет, то авторы «Последнего адреса» вынуждены были отказаться от идеи вмонтировать таблички в тротуарное покрытие в Москве его слишком часто меняют. Но и владельцев квартир удается убедить не всегда.

Именно потому, что людей не научили сострадать. В уже упомянутой Вологде, пишет Эткинд, есть мемориальный камень на месте массового захоронения около бывшего здания КГБ, где раз в год собираются родственники и потомки жертв террора. На нем выбиты слова: «Памяти жертв политических репрессий. Любим. Помним. Скорбим» — и все. Как будто имен у жертв нет.

Это недопамятник, он не способствует сохранению памяти, потому не способен остановить поток времени, обратив на себя внимание. Ахматовский сигнал «Прохожий, остановись!» здесь не считывается. А раз так, кто-то может решить — и многие так правда думают, что «просто так у нас не сажали», что «раз расстреляли — было за что».

В фильме «Наступит ночь» — одном из главных кинодокументов о Второй мировой войне, который выпустил в 2014 году Андре Сингер, а начинал снимать в конце войны американец Сидни Бернстайн и помогал ему в этом Альфред Хичкок, - есть последняя фраза, дающая ключ к пониманию сути жанра in memoriam. Памятник — не просто плач по погибшим. Это страховка на будущее и условие выживания, ибо «если мир не усвоит урок, преподанный этими кадрами, наступит ночь».

ОКАЗАТЬСЯ НА СТОРОНЕ ВЫИГРАВШИХ И ПРОИГРАВШИХ

Помимо абсолютных и явных, сиюминутных итогов войны, сформулированных в четком распределении ролей победителей и побежденных, любая война — и Вторая мировая война не стала исключением — имеет результаты, растянутые во времени, не очевидные в первый момент. Это исторические итоги. Не будучи историком, я не касаюсь исторической оценки войны, однако понимаю, что зависит эта оценка не столько от точки зрения оценивающего, сколько от факторов более или менее объективных. Среди этих факторов и отдаленные, но неизбежные последствия войны, и готовность или нежелание воевавших сторон преодолевать собственные кризисы и учиться на своих ошибках. И доступность информации о том, что происходило в ходе войны и после нее.

Совокупность этих факторов, рассмотренная в ретроспективе, способна кардинально изменить отношение к событиям, свершившимся десятилетия назад. Причем может быть изменена не только оценка, но фактология, из официальной истории могут быть убраны некоторые события, а другие — добавлены в нее. И по прошествии времени трудно будет отделить правду от мифа, который будущие поколения станут интерпретировать в соответствие с собственными целями. В том, что так может случиться после войны, некоторые выдающиеся мыслители отдавали себя отчет еще до ее окончания.

4 февраля 1944 года в газете Tribune была опубликована колонка Джорджа Оруэлла «As I Please», довольно точно описывающая будущее. Оруэлл убежден, что уверенность в реальности тех или иных событий можно сохранять, только когда речь идет о давно прошедших временах. «Мы верим, что битва при Гастингсе произошла в 1066 году, что Колумб открыл Америку, что у Генриха VIII было шесть жен и так далее. Определенная степень правдивости была возможна до тех пор, пока признавалось, что факт может быть правдой, даже если он вам не нравится. Даже во время последней войны Британская энциклопедия могла, например, собирать свои статьи о различных кампаниях в том числе из немецких источников. Некоторые факты — например, цифры потерь — считались нейтральными и по существу всеми принимались. И эта вещь, которая была бы невозможна сейчас. Нацистская и не нацистская версии нынешней войны не имели бы никакого сходства друг с другом...»

В доказательство своего утверждения Оруэлл приводит пример Гражданской войны в Испании: «Я очень остро чувствовал, что подлинная история этой войны никогда не будет написана и не может быть написана. <…> И если Франко или кто-то вообще похожий на него останется у власти, то история войны будет состоять в значительной степени из "фактов", которые миллионы ныне живущих людей знают как ложь. <…> И будущие школьники поверят в нее. Так что для практических целей ложь станет истиной».

Текст Оруэлла сегодня воспринимается как откровение. Писатель анализирует победы Британской армии во время Второй мировой войны и факты, в фальсификации которых он уверен ровно также, как уверен в лживости явных фальшивок вроде «Протоколов сионских мудрецов» или якобы существовавшего сговора Троцкого с нацистами. «Сколько немецких самолетов было сбито в битве за Британию? Приветствует ли Европа новый порядок? — спрашивает Оруэлл. — Ни в одном случае вы не получите один ответ, который является общепринятым, потому что он истинен: в каждом случае вы получаете ряд совершенно несовместимых ответов, один из которых в конечном итоге принимается в результате физической борьбы. Историю пишут сами победители».

Похоже, эта история пишется до сих пор. То, о чем писал Оруэлл применительно к Британии, происходило в отношении Второй мировой войны везде. И происходит сейчас. До сих пор меняется отношение к войне стран в целом и отдельных людей, в семьях которых сохраняется своя память о событиях.

И всего, что я увидела в Германии — и из того, что вижу в России, — я делаю вывод, что память эта жива с обеих сторон и провоцирует новые смыслы. И чем больше я об этом размышляю, тем скорее понимаю, что во многом эти смыслы порождены комплексами вины, довлеющими над побежденными и победителями. Причем комплексы тоже до сих пор живы и существуют в сознании как минимум третьего поколениея людей, родившихся после войны.



КОМПЛЕКС ВИНЫ В ГЕРМАНИИ

В случае с Германией происхождение комплекса вины понятно. Увидев, как живет современная ФРГ, с ее высочайшими показателями уровня жизни, трудно поверить, что страна проиграла в главной войне XX века. Что к 1945 году она лежала в руинах, были миллионы погибших, страна распалась надвое и оставалась разделенной в течение 50 лет. На Германию были наложены ограничения, в том числе финансовые. Многие немцы — в частности, служившие в СС — не принимались на государственную службу, некоторые их них прошли через годы заключения и плен, после чего начинали жизнь с нуля — как и страна в целом.

Очевидно, что огромный урон был нанесен самосознанию граждан Германии — страны, которую в 1945 году ненавидело полмира. Их обвиняли — и справедливо — в развязывании самой кровопролитной войны, в беспрецедентном, невиданном до тех пор геноциде, унесшем жизни не только шести миллионов евреев — половины европейского еврейства, но и весомой части цыганского населения Европы: число погибших цыган до сих пор неизвестно, называются цифры от 200 тысяч до полутора миллионов, причем историки в основном считают, что в реальности погибло больше. Все прошедшие после войны десятилетия немцы испытывали вину за преступления дедов и отцов, не смея заикнуться об их оправдании: в ФРГ преступления нацистов не имеют срока давности. С этим комплексом вины, воспитываемом с младенчества, люди вырастали и взрослели. И даже если сегодня кому-то эта вина кажется навязанной извне, третейским судьей (Нюрнбергским процессом и последующими, так называемыми малыми нюрнбергскими процессами, прошедшими в 1946-1949 гг), люди вынуждены с этой виной жить и считаться. И вырабатывать отношение к этой ситуации.

Чтобы ни думали о Гитлере конкретные потомки отдельно взятых нацистов, вместе они встроены в новую жизнь, которая заставила немцев отринуть фашистскую идеологию как недопустимую, приведшую страну к краху. Жесткое табуирование идей фашизма заставило искать другие пути — и немцы их нашли. Сегодня, когда почти никого из нацистских преступников не осталось в живых, их идеи продолжают повергаться осуждению, их поступки остаются преступными. А у народа Германии появились новые поводы для гордости за страну, построенную уже не на принципах Третьего Рейха, но на его обломках. Их нынешний успех связан с достижениями послевоенного времени — это то, чего страна добилась за последние 75 лет.



КОМПЛЕКС ВИНЫ В СССР

Советский народ оказался в прямо обратной ситуации. Однако известной фразе Екатерины II — «победителей не судят», сказанной императрицей, по легенде, о Суворове и в 1941-м повторенной Сталиным, стоит противопоставить древнюю римскую мудрость «Bis vincit qui se vincit in victoria» — «Дважды побеждает тот, кто, одержав победу, побеждает и себя».

Это изречение точно описывает первостепенную задачу, стоящую перед победителем, — победить себя, перебороть победный инстинкт, мешающий адекватно оценить военные успехи и сосредоточиться на мире.

Советские люди, будучи победителями в войне, потеряв 27 миллионов сограждан — тех, кто погиб в сражениях и под бомбежками, умер от голода и т.д., покалеченные физически или/и морально, изможденные и часто лишившиеся крова над головой, в мирной жизни столкнулись с прежними, довоенными проблемами, плюс массовые депортации и новые репрессии. Перед войной государство использовало аргумент «если завтра война, если завтра в поход», во время войны – «война все спишет», а после Победы возник новый, уже упомянутый слоган — «победителей не судят». Это был и запрет на воспоминания о реальном прошлом.

После смерти Сталина страна вздохнула свободнее, но логика «победителей не судит» сохранялась — и существует до сих пор. Она как будто освобождает людей от ответственности и за будущее, и за настоящее и прошлое, в котором была Победа. Но больше как будто и не было ничего важного.



КОМПЛЕКС ВИНЫ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

Как ни удивительно, гордость в сознании победителей уживается с комплексом собственной вины. Это вина выживших перед погибшими. Если в Германии все после войны — и мертвые, и живые — оказались на какое-то время в общем «болоте» побежденных, из которого живым еще предстояло выбраться, то в Советском Союзе высокий статус выживших и победивших не мог быть принижен и омрачен. Но чувство вины перед павшими настойчиво культивировалось в поколениях, не заставших войны.

Вот и получается, что, победив в первый раз, в войне с фашизмом, второй победы — над собой — страна не одержала. Об этом напоминает и грядущее празднование 75-летия Победы, помпезность которого сможет убавить разве что пандемия коронавируса. Эпидемия, затронувшая весь мир, только обостряет это противоречие. Она вызывает ассоциации в том числе с войной, которая ведь тоже была событием, затронувшим почти весь мир. Как и эпидемия испанки 1918 года, в России усугубившая последствия революции. Тогда, как и во время войны, каждый выживший знал лично кого-то из умерших и испытывал перед ним комплекс вины.